дек 06, 2022
"Мы в любом случае настроены на собственное производство" - Интервью Председателя Совета директоров "Нордтекс" Ю.С.Яблокова журналу "Эксперт"
Все эти годы «Нордтекс» демонстрирует уникальную для инертного и капиталоемкого легпрома способность к трансформациям. О том, как и почему компания всегда делает ставку на инвестиции, «Эксперту» рассказал председатель совета директоров «Нордтекс» Юрий Яблоков.
Строить свои производства или завозить импорт из Азии? Строить фабрику в России или в Индии или Китае? Несмотря на сегодняшний алармизм по поводу провала импортозамещения, на эти вопросы до сих пор нет ответов во многих гражданских отраслях. Судя по деловой активности и решениям (или «нерешениям») чиновников, чаша весов склоняется в пользу импорта и инвестиций в зарубежные активы. Ни по одной из отраслей, где зависимость от импорта велика, пока не предложено ясного стратегического решения: да, мы развиваем эту отрасль внутри страны, и вот такой дальше план.
Легпром — один из первых в этом списке «подвисших» отраслей. И спрос сейчас огромный на отечественную одежду и обувь, и мировые бренды освободили рынок, и в торговых центрах много вакантных площадей, однако, как оказалось, бизнес по многим причинам не готов инвестировать в промышленные активы — текстильные и швейные фабрики, предприятия по производству фурнитуры и комплектующих. На маленьком российском рынке инвестиции в производство не окупятся — нужен экспорт; в Азии производство создать быстрее и легче — там есть вся инфраструктура; государство стимулирует импорт — так зачем нам строить? мы будем конкурировать не с отдельными азиатскими и турецкими производителями, а с целыми странами, которые поддерживают и развивают свой легпром. По этим аргументам предпринимателей очевидно: в очередной раз ждать, что «рынок сейчас сам все наладит», не приходится.
Тем интереснее сегодня компании, которые давно и методично инвестируют в промышленные активы в легпроме. «Нордтекс» — старожил российского текстильного рынка. За 30 лет своего существования компания прошла через все экономические и отраслевые кризисы и на каждом этапе своего развития принимала решение в пользу инвестиций в перспективные направления.
Начав в середине 1990-х с активной консолидации текстильных активов, в 2000-х компании удалось создать производство домашнего текстиля полного цикла — от прядения до готовой продукции. После того как в 2013 году, не выдержав конкуренции с узбекскими переработчиками, «Нордтекс» вынужден был закрыть свои прядильные мощности, он переключился на развитие, в том числе на освободившихся площадях, индустриального парка «Родники». Параллельно компания стала активно развивать производство тканей и спецодежды для корпоративных заказчиков, инвестировать в качество тканей для домашнего текстиля. Сегодня «Нордтекс» решил вновь запустить прядильную фабрику, чтобы производить сложные нити для востребованных смесовых тканей. Все эти годы «Нордтекс» демонстрирует уникальную для инертного и капиталоемкого легпрома способность к трансформациям. О том, как и почему компания всегда делает ставку на инвестиции, «Эксперту» рассказал председатель совета директоров «Нордтекс» Юрий Яблоков.
— Легпром, как и многие другие отрасли сегодня, на пике турбулентности. Сказывается зависимость от импортного сырья и оборудования, последствия ухода международных фешен-компаний с российского рынка, рост военных заказов на амуницию, активизация российских швейников и многое другое. Ваша компания работает в разных рыночных нишах. Как на ваш бизнес влияют происходящие вокруг изменения?
— Давайте начнем с тканей. Производство тканей для спецодежды занимает в структуре нашей выручки 50 процентов. Готовая спецодежда — 10‒12 процентов, остальное — домашний текстиль. В отношении спецтканей я не могу сказать, что спрос критически изменился по нашим обычным клиентам. Мы делаем ткани для швейных производителей, которые выиграли тендеры на поставку спецодежды в корпорации. Наиболее крупные клиенты — «Восток-Сервис» и «Техноавиа». Спрос с их стороны и наши объемы для них из года в год растут. В этом году происходит примерно то же самое.
Принципиально изменилась ситуация с военными заказами на обеспечение армии и других силовых структур. На рынке есть лидеры в этом направлении — «Чайковский текстиль» и компания БТК, мы в этом сегменте работаем мало. Но сейчас спрос резко увеличился, и мы получаем определенное количество заказов на производство тканей для силовых структур, объемы работы в этом сегменте выросли в разы, но они у нас в принципе были невелики. В целом загрузка сейчас близка к максимальной. Последнее время она у нас всегда такая. Мы каждый год вкладываем большие средства в расширение мощностей, модернизацию оборудования. И поэтому последние пять лет нам удавалось расти в среднем на 20‒25 процентов ежегодно. Думаю, что так же будет и в этом году.
— А качество продукта меняется? Пришлось ли вам менять поставщиков?
— Что касается качества, то критическим моментом был февраль‒март, когда большое количество европейских поставщиков химии отказались от дальнейших поставок. Некоторые даже деньги не хотели возвращать, полученные в качестве предоплаты.
Сейчас сто процентов поставок из Европы мы заместили продукцией из Китая, Средней Азии, Индии и Турции. В подавляющем большинстве без потери качества.
Были курьезные моменты, когда, начав использовать китайскую огнезащитную пропитку, мы увидели, что она полностью соответствует пропитке, которая ранее поставлялась нам под известным европейским брендом. Мы выяснили, что этот европейский бренд уже много лет сам покупает продукцию у китайского производителя. В итоге мы снизили стоимость покупки этой пропитки в два раза.
— Возникли же и логистические проблемы?
— Да, но логистические компании достаточно быстро адаптировались. И мы тоже. И если в марте я ежедневно мониторил ситуацию с поставкой химии, то сейчас все проблемы решаются на уровне ответственных исполнителей.
Спецодежда тянет инновации
График 1 В этом году в компании ожидают наибольший за пять лет прирост продаж— Какие переделы вы сейчас охватываете — текстильное производство, отделка? Вы анонсировали создание прядильной фабрики, что сейчас с этим проектом?
— Прядильного производства у нас пока нет. Мы начали строительство прядильной фабрики. Я рассчитываю, что в 2023 году мы ее построим. Должны были, по графику, начать получать оборудование в ноябре этого года, но в феврале одна из компаний — европейский поставщик прядильного оборудования — отказалась от поставок. И только в сентябре мы смогли вернуть свои деньги обратно — больше полугода с ними бодались. В итоге мы сейчас переориентируемся на поставки оборудования из Юго-Восточной Азии. И я рассчитываю, что к лету 2023 года мы его получим. Поэтому пока у нас производственный цикл начинается с ткачества, затем идет отделка. И дальше мы либо продаем готовую ткань, либо шьем спецодежду, постельное белье и другой домашний текстиль.
— Прядильное оборудование покупаете для производства хлопковой пряжи?
— Нет, мы пытаемся сделать фабрику-лабораторию. У нас стоит задача создать максимально универсальное и гибкое производство, на котором мы могли бы делать большое количество различных видов пряжи, начиная с хлопкополиэфирных, полиэфирно-вискозных, полиамидных, арамидных нитей и заканчивая пряжей с сердечником, например с вложением лайкры, с вложением полиэстерного либо арамидного сердечника и так далее. То есть самые различные варианты пряжи, которые возможны. К сожалению, с переходом с европейского оборудования на азиатское я пока не знаю, что из этих планов удастся реализовать. Надо признать, что европейцы пока впереди в создании оборудования для сложных видов пряжи. И сейчас мы будем исходить из того, что получится. Хлопковую пряжу мы тоже планируем производить, но хитрую — так называемую Siro-пряжу. Это специальный способ прядения для махровых изделий. Пряжа получается более мягкая и пушистая.
— Новое прядильное оборудование вам нужно для спецтканей или для домашнего текстиля?
— Процентов на 70‒80 оно будет использоваться для специальных тканей.
— Вы сказали о производстве смесовой пряжи. Ткани вы также уже смесовые в основном производите?
— На данный момент соотношение смесовых тканей к хлопковым примерно 50 на 50, с тенденций к увеличению доли смесовых тканей. Причем смесовыми я бы назвал сейчас не только хлопкополиэфирные, но и полиэфирно-вискозные, и хлопкополиамидные ткани. Могут быть любые добавки, любые смеси, которые можно использовать для достижения требований клиентов.
— А какие требования у клиентов?
— Самое распространенное требование — высокие разрывные показатели тканей, раздир, стойкость к сухому и мокрому трению, к ультрафиолету. В тканях для специальной одежды заказчиков в основном технические параметры интересуют. Если мы говорим о потребительских тканях и продукции, то там, конечно, важны тактильные, субъективные ощущения.
— Ваше оборудование позволяет следовать этим требованиям?
— Если ткань примерно одного веса и одной плотности, то ткацкому станку все равно, с чем работать — со смесовой пряжей или с хлопковой. Более того, смесовая пряжа для того и используется, чтобы разрывные свойства ткани были выше, соответственно, на ткацком станке производительность выше, так как меньше остановок.
Если говорить об отделке, то там большое количество нюансов. Например, крашение смесовой ткани происходит при более высокой температуре, 140‒200 градусов. Соответственно, так называемое атмосферное оборудование, которое работает с нормальной температурой до 100 градусов, не подходит.
— А в чем преимущества европейского прядильного оборудования?
— Когда компания много лет является мировым лидером и у них в R&D вкладывается средств больше, чем у конкурентов, то конкуренты внедряют их новшества с отставанием в несколько лет. Европейские компании долгое время были однозначными лидерами, их оборудование было просто на голову выше, например, китайского. Но ситуация меняется. Сейчас я не знаю ни одного европейского производителя оборудования, который не имеет производства в Китае или в Индии. Они все открыли там производства и начали производить машины под собственной маркой. И, получая немецкое оборудование, ты понимаешь, что оно сделано в Китае. Но по технологии и под контролем немецких инженеров. Это привело к тому, что китайцы и индийцы сами начали развивать свое производство. Кстати, у Индии очень неплохой уровень развития промышленности именно в части производства оборудования. Для нас это было откровением. В этом году мы очень активно начали с ними работать, а до этого не воспринимали индийцев всерьез как поставщиков оборудования. Они и китайцы сами начали вкладывать деньги в R&D и довольно быстро догоняют европейцев. Сейчас есть преимущество у европейского оборудования, но оно не настолько выражено, как, например, пять лет назад.
Например, мы так и не смогли подобрать в Китае или Индии автоматические мотальные машины, соединенные с прядильной машиной (линкованные). Даже сами китайцы рекомендуют нам не рисковать и взять китайские «ручные» машины, без автосъема, либо брать европейских производителей. Это более сложное оборудование, китайцы пока отстают. Но, я думаю, через пару лет все изменится.
— Как далеко продвинулось ваше сотрудничество с индийскими производителями?
— Мы с ними заключили уже примерно на пять миллионов долларов контрактов на оборудование. Их линии начнут приходить к нам уже в январе будущего года. По сравнению с европейскими они обошлись нам в два раза дешевле. Насчет уровня их работы пока трудно сказать. Получим в январе, установим, запустим, тогда сможем говорить, насколько они отстают или наоборот.
Революция откладывается
— Как известно, узбекские производители текстиля нацелены на создание отрасли полного цикла — от выращивания хлопка до готовых изделий. Сейчас они прекратили экспортировать хлопок и перерабатывают его весь внутри страны. Именно потому, что Узбекистан стал строить свои прядильные мощности несколько лет назад, прекратило существование прядильное производство в России. Сегодня среди российских специалистов есть мнение, что не нужно нам конкурировать с Узбекистаном, даже наоборот, надо инвестировать в узбекские текстильные кластеры, а здесь оставить самые конечные переделы. Как вы к этому относитесь? То, что вы в этих условиях открываете прядильную фабрику, выглядит неким нонсенсом.
— Я отношусь к этому с большой горечью, потому что понимаю, насколько разумную и стратегически правильную политику ведет правительство Узбекистана и насколько критично отсутствие такой политики у российской власти. И первый результат узбекской политики — то, что вымерли, были ликвидированы все наши прядильные мощности. Я в этом сам участвовал в 2012‒2013 годах. Мы до 2013 года продержались, в 2013-м закрыли свою последнюю прядильную фабрику. Мы перерабатывали 1300 тонн хлопка в месяц и все прядильные мощности закрыли потому, что производство в России на тот момент было абсолютно нерентабельным. Цена узбекской пряжи, которая продавалась в Иванове уже у торговцев, была ниже себестоимости пряжи на нашем производстве. Это привело к полному вымиранию прядильной отрасли в России.
И это осознанно сделал Узбекистан. В 2012 году государство начало субсидировать экспорт пряжи. И с каждого килограмма произведенного в стране хлопка оно теперь получает гораздо больший доход, чем если бы продавало этот хлопок. Более того, в стране куча народа еще зарабатывает деньги, люди стали профессиональными прядильщиками, в отличие от ситуации начала 2000-х. Ситуация кардинально меняется, потому что производство всегда поднимает общий уровень развития населения.
Теперь, насколько я знаю, они приняли решение о переносе субсидий с прядения на ткачество. В результате в Иванове уже начали закрываться ткацкие производства, одно за другим, в основном те, кто работал на давальческой основе. Наша власть на это никак не реагирует. Понятно, что сейчас не до этого, но есть люди, которые ответственны за то, что происходит, и они должны что-то делать.
Мы очень благодарны государству за поддержку: субсидии процентов по кредитам и субсидия лизинга оборудования — это большая поддержка промышленности. Но сейчас речь идет о проблеме более высокого уровня — это, по сути, государственная конкуренция за рынки сбыта. Невозможно коммерческим компаниям, то есть хозяйствующим субъектам страны, конкурировать с целым государством, которое приняло политику ликвидации ткацких мощностей в России. Пытаться, как наша власть очень часто пытается, уговорить их, чтобы они этого не делали или сделали какие-нибудь послабления России, — бесполезно. Можно только поддерживать, развивать и затрачивать ресурсы для удержания отрасли здесь, в России.
Давать субсидии на производство суровых тканей они будут не всегда, только определенное количество времени. Это же стоит огромных денег. Год-два-три они поддержат, потому переведут субсидии в другой передел. То, что мы сегодня строим прядильную фабрику, — это не движение в противоход сложившейся ситуации. Сейчас прядильные мощности в Узбекистане не субсидируются, поэтому строить их в России стало выгодно. Но отрасль полностью «выморожена» — не только мощности пропали, сегодня уже не осталось специалистов в прядении. Создать эту отрасль опять с нуля — трудовой подвиг.
— То есть теперь мы ожидаем большого закрытия ткацких мощностей в России?
— Я думаю, что узбекские коллеги постараются сделать то же самое и с нашей ткацкой отраслью. Большая часть ткацких мощностей в России закроется. Дальше они перенесут свою поддержку на отделку. И это разумно с их стороны. Но действия России должны каким-то образом коррелировать с этими действиями Узбекистана.
— А как вы пытаетесь конкурировать с этой историей?
— Мы с Узбекистаном не конкурируем. Мы производим очень большой ассортимент, и он очень быстро меняется — в течение одного месяца происходит несколько перезаправок станков с одного ассортимента на другой. Работать так с Узбекистаном мы не сможем, даже если бы они были готовы. Та экономия в цене, которую мы бы получили, если бы они производили эту продукцию для нас, некритична. Соответственно, мы в любом случае настроены на собственное производство.
И я, честно говоря, не сильно беспокоюсь о нас, потому что мы все-таки пытаемся работать не в стратегии операционного превосходства, то есть создавать максимально дешевый продукт, а в стратегии уникального продукта, когда наш продукт трудно сравнить с продукцией конкурентов. В этом случае цена не играет критической роли.
— Под ассортиментом вы имеете в виду собственные ткани или принты? О чем речь?
— Всё. Количество позиций растет в геометрической прогрессии. Суровых тканей, условно говоря, мы делаем пару сотен видов. Готовых тканей разного цвета из этих пары сотен видов суровых тканей мы делаем тысячу. Готовых изделий из этих готовых тканей мы делаем десяток тысяч. У нас просто очень много позиций. И пытаться эти позиции производить в Узбекистане неразумно.
Я категорически не согласен с вашими экспертами, которые говорят, что мы сами должны инвестировать в Узбекистан. Возможно, дешевый стандартный ассортимент нет смысла производить в России. Если государство не поддерживает, то логично идти туда, где государство поддерживает. А я говорю про ассортимент, который достаточно уникален. Например, до последнего времени одним из мировых лидеров по спецтканям была итальянская компания Klopman, которая в Италии производила миллионы метров ткани. Мы были у них на производстве в октябре прошлого года. Тогда они уже начали говорить, что тяжело переносят рост цены на газ. Сейчас, думаю, ситуация еще ухудшилась, но на 2021 год это был явный мировой лидер по производству спецтканей и ему не сильно мешало то, что он находится в Италии.
— В завершении производственной темы хочу поговорить про отделочное оборудование. Несколько лет назад, когда активно стала распространяться цифровая печать, я решила, что сейчас произойдет революция в текстильной отрасли — эта инновация изменит все. Однако мы наблюдаем лишь появление большого числа нишевых компаний, предлагающих цифровую печать, создание уникальных принтов, тканей. Почему не произошла революция? Сейчас даже говорят, что турецкое постельное белье вытесняет российское, потому что турки используют цифровую печать, она более яркая, привлекает внимание потребителей.
— Что касается принтеров, то мы являемся, наверное, самым большим экспертом в России по этой теме, потому что в 2017 году поставили первый текстильный принтер для постельного белья в России. По сути, он остается практически единственным среди производителей постельного белья. Что касается ожидания революции, то я с вами более чем согласен, потому что в 2016 году, когда мы начали работать с итальянской компанией MS — признанным лидером на рынке текстильных принтеров, мы были в такой же эйфории и абсолютной уверенности, что текстильные принтеры постепенно заместят ротацию и шаблонную печать.
Вопрос совершенно не в яркости рисунка. Яркость рисунка — это либо активная печать, либо пигментная. Пигментная — это наклеивание красителя сверху, а активная — это проникновение внутрь ткани. Активные обычно более яркие. Почему говорят, что ивановские ткани менее яркие? Потому что в Иванове все печатные производства традиционно работают с пигментами. Практически никто не использует активную печать, потому что это дороже. А Иваново — рынок дешевого сегмента, и там очень высокая конкуренция буквально за рубли в стоимости одного метра ткани.
Преимущества цифрового принтера не в яркости, а в том, что при цифровой печати нет раппорта, то есть повторения рисунка. На валах, на печатной машине рисунок полностью повторяется каждые 105 сантиметров или 90 сантиметров. В цифровом принтере, естественно, нет никаких валов — он печатает то, что вы хотите. Это первое и главное преимущество. Второе преимущество — создать рисунок для текстильного принтера на порядок легче, чем для ротационной печати. А запустить этот рисунок вообще ничего не стоит: загрузил его в компьютер, нажал на кнопку и начал печатать. А при ротационной печати ты сначала должен создать валы. Стоимость набора из 12 валов для конкретного рисунка составляет примерно 1000‒1200 евро. Плюс две недели минимум на производство валов. И понятно, что напечатать десять метров, а потом перейти на другой рисунок — задача технически невыполнимая. Так вот, отсутствие минимальной партии и минимальные затраты на создание нового рисунка — это второе преимущество цифрового принтера. Ты можешь печатать каждый день ровно те комплекты постельного белья, которые тебе нужны, а не печатать пять тысяч метров одного рисунка, потом десять тысяч метров другого. И шить те комплекты постельного белья, которые тебе нужны, а не те, на которые есть ткань.
Этих двух преимуществ теоретически достаточно для того, чтобы текстильные принтеры завоевали мир. Почему этого не произошло? В 2016 году была твердая уверенность, что пять лет, и все, ротационной печати конец. Я считаю, что причиной является жадность таких компаний, как MS. Точнее, даже не MS. Очень быстро, буквально в 2017‒2018 году, компанию купил американский химический концерн Dover. Одновременно он выкупил практически всех производителей чернил для текстильных принтеров. И сегодня цена на чернила для принтеров примерно в пять раз выше, чем на аналогичные красители.
При этом чернила от красителей отличаются всего-навсего размерами микроскопических частиц, которые могут проникать в ткань. Для принтера частички должны быть предельно маленькими. А когда мы печатаем на ротационной машине, там дырочка, через которую любая частица проскочит. Поэтому сложность в создании чернил заключается только в уменьшении размера частиц. Но это удорожает себестоимость производства чернил, как они сами признаются, на 10‒20 процентов. Но не в пять же раз!
Поэтому себестоимость производства метра ткани на ротации составляет, условно, 15 рублей, а себестоимость производства на принтере — 100 рублей. Сделать можно любой рисунок, но это будет дороже.
Если мы говорим про ивановский рынок, то никакие принтеры ивановских производителей не выдавливают. Принтеры работают в гораздо более дорогом сегменте. Мы делаем и ротацию, и печать на принтере. И я могу ответственно сказать, что количество принтеров стремительно не растет, потому что они банально дороже.
— А в Индии, в Китае тоже распространяется монополия Dover? И как турки, которых называют сегодня отделочной фабрикой мира, справляются с этой дороговизной?
— Не только Dover, есть еще несколько компаний. Например, есть EFI, которая купила другую итальянскую компанию — Reggiani. И так далее. Это всё американские компании. Как только компания становится лидером рынка, ее скупают американцы, и американцы становятся лидерами рынка.
Китайцы очень активно этому противодействуют. Они сейчас строят свои текстильные принтеры, пока отстают по качеству, но уже начинают догонять. Они начинают создавать свои производства чернил. Я думаю, что постепенно они переломят ситуацию. Вы и я, наверное, останемся правыми, просто срок победы принтеров будет несколько отодвинут. Пока еще стоимость печати на принтерах значительно выше, чем на ротации, хотя в 2016 году разница была больше, чем сейчас. Тренд на сжимание разрыва существует.
В Турции просто очень развита текстильная промышленность, они используют все возможности для продвижения: производят и ротационные ткани, и принтерные. Так как основной рынок Турции — дорогая Европа, там более дорогие принтерные рисунки хорошо представлены. У нас пока они составляют очень небольшую долю. Но ситуация однозначно будет меняться.
Никто не хочет создать свою фабрику
— Как на жизнь вашей компании повлиял уход с российского рынка IKEA, с которой сотрудничали многие наши производители?
— IKEA — это дешевый сегмент рынка. Влияние IKEA в России сильно преувеличено. Например, «Шуйские ситцы» значительную часть продукции поставляли в IKEA, для них это, конечно, удар. Мы не поставляли вообще никогда ничего IKEA, потому что с IKEA невозможно договориться, оставив какую-то пользу себе от этого. Они начинают часами рассказывать, какая они великая компания, и мы должны быть счастливы от того, что они разрешают нам с ними работать. Когда мы говорим: «Давайте все-таки перейдем к ценам и к продукции», — они отвечают: «Дайте нам расчет своей себестоимости. Мы не работаем с компаниями, которые делают наценку больше десяти процентов от своей себестоимости». Когда мы им предоставляем расчет своей себестоимости, они говорят: «Нет, выбросите этот расчет себестоимости. Цена будет не выше такой-то. Но зато мы гарантируем вам годовой заказ».
Это политика тотального выжимания производителя, чтобы он работал просто за хлеб. Мы с ними пытались, наверное, раз пять найти точки соприкосновения. И заканчивалось все всегда вопросом: зачем нам такие условия? Они говорят: «У вас будет работа». Но у нас она и так есть. В общем, я считаю, что их влияние сильно преувеличено. И кардинального изменения на рынке именно за счет ухода IKEA я не вижу.
— А ваши объемы производства домашнего текстиля растут или падают? Вы всю ткань перерабатываете, которую делаете, или большую часть продаете?
— В нашу группу входит Самойловский комбинат — предприятие «Самтекс», который занимается только печатью, производством тканей. Он продает примерно 70 процентов производимой ткани, 30 процентов мы потребляем сами. Что касается суровых тканей, то есть полуфабриката для отделки, то мы производим ровно столько, сколько нам нужно для печати. Мы не производим неограниченное количество этой продукции.
В домашнем текстиле, так же как и в тканях для спецодежды, мы росли в среднем на 20‒25 процентов. Пока растем. Посмотрим, как дальше будет.
— В группу «Нордтекс» входит шесть швейных предприятий. В последние месяцы на швейном рынке небывалый ажиотаж — все хотят шить в России, есть даже полушутка, что зарплата швеи стала как зарплата айтишника. Можно ли ожидать, что это приведет к подъему нашей швейной отрасли?
— По поводу ажиотажа. Ажиотаж на швейном рынке однозначно есть, он уже очень давно, и он связан именно с дефицитом швейных мощностей. То, что швеи стоят дорого, — это факт. Зарплата швеи в нашем регионе — 50 тысяч и выше. Что касается создания новых мощностей и строительства большого количества швейных производств, то я об этом ничего не знаю. Поделитесь, если у вас есть какая-то информация. Ажиотаж подразумевает крики о том, чего не хватает, а вот создание новых производств — такого я не слышал.
— Да, все ищут фабрики, цеха, где можно было бы разместить заказы на пошив.
— То есть все хотят найти, чтобы кто-то на них за копейки работал, но никто не готов создавать свое. Вот в чем здесь проблема. К нам постоянно обращаются различные компании, которые говорят: «Мы готовы вам дать годовой заказ, будете на нас работать». Мы пару раз из любопытства спрашивали: «Дайте нам свое предложение». И предложение по ценам сопоставимо со стоимостью зарплат плюс компенсация постоянных расходов. Мы говорим: «Нам это не очень интересно». — «Мы не готовы больше платить». Тогда создайте свое производство и будете платить именно зарплату плюс постоянные расходы.
Понимаете, это попытка найти на рынке какие-то убитые мощности, которые за хлеб и воду готовы на вас круглосуточно работать. Никто не хочет создать свою фабрику.
Меня это очень сильно расстраивает, потому что о дефиците швейных мощностей говорят много лет, это реальная проблема. У нас был опыт: мы начали делать в свое время сорочечные ткани. Кстати, очень неплохие получались. Потом мы это направление закрыли. Почему? Я общался с владельцем одной очень известной компании на российском рынке по продаже мужских сорочек. Он мне сказал: «Мы готовы у вас размещать очень большой заказ на ткань. Но при условии, если вы нам пошьете из него сорочки». Мы говорим: «Мы не шьем сорочки. И нам и не хотелось этим заниматься. Мы текстильная компания, а это сорочечное направление у нас — пять процентов от общего выпуска». Не хочется заниматься попыткой создания отдельного производства, для того чтобы продать пять процентов тканей. Он говорит: «Тогда зачем мне ваша ткань? Я закажу в Китае. Я же не повезу вашу ткань в Китай, даже если она будет красивее и дешевле, для того чтобы в Китае мне пошили сорочки. Если бы вы мне обеспечили здесь пошив, я готов у вас полностью все покупать».
Понимаете, да? Проблема швейных мощностей на самом деле ключевая проблема. Если говорить о стратегии развития легкой промышленности — не снизу надо начинать. Снизу все проблемы решены каким-то образом. Надо начинать с создания возможности потребления. А здесь узким местом являются швейные мощности. Причем швейные мощности — одни из наименее ресурсоемких производств.
— А сколько стоит швейная фабрика?
— По сравнению с текстильными мощностями, копейки. Это совсем небольшие деньги. Да, там надо приложить человеческие усилия: наладить бизнес-процессы, поставить автоматический раскрой, технологии, подобрать швей. Это большая работа, но с точки зрения финансов она несопоставима, например, со строительством комплексного текстильного предприятия. Если текстильное предприятие может стоить от ста миллионов долларов, то большая швейная фабрика будет стоить примерно три миллиона долларов. Порядки разные совершенно.
А если создать необходимые швейные мощности, они будут вытягивать спрос на ткани. И вся эта цепочка начнет активно шевелиться. Сейчас провал в этом сегменте. Спрос-то есть на изделия, особенно когда ушло большое количество иностранных компаний. И многие российские производители были бы готовы размещать здесь производство. Но никто не хочет упираться в швейное производство и его создавать. Отчасти за счет дефицита швей. У нас мало народу в стране, а швейное производство довольно сложно автоматизировать. Текстильное производство на тысячу человек — это огромное предприятие. А швейное производство на тысячу человек — это не очень большое предприятие, там доля ручного труда гораздо выше.
Беседовала редактор журнала "Эксперт" Лина Калянина.